Обителей много

Колька почувствовал внутри мертвого воздуха какие‑то потоки. Это не было похоже на ветер, скорее на силовое поле. Его словно подталкивало влево, влево поворачивать было проще, а чтобы двигаться прямо или вправо, приходилось преодолевать небольшое сопротивление. Звон в ушах усиливался.

Колька решил поддаться. Он начал обходить площадь по периметру слева. Ему показалось, будто краем правого глаза он видит то ли мерцание, то ли движение. Как будто ему подмигнул целый дом! Колька остановился как вкопанный и посмотрел на ближайшее к нему здание.

Забор из гофрированной жести окружал территорию у дома. Окна зияли чернотой, но, к своему изумлению, Колька заметил, что чернота прячется за абсолютно целыми оконными стеклами. Это было первое здание в этой тухлой реальности, не выглядевшее разрушенным или изрядно пострадавшим. На заборе висела какая‑то табличка, но Колька уже протянул руку, открыл калитку – она поддалась быстро, без скрипа, словно только и ждала его протянутой руки – и вошел внутрь.

Здание походило больше на бизнес‑центр, чем на жилой дом. Все стекла – целехонькие – выглядели так, будто их недавно помыли изнутри и снаружи. Дверь покрывала пленка, что означало, что дверь установили недавно.

Колька похолодел. Язык прилип к гортани, во рту пересохло, и Колька впервые за время своего пребывания в этом месте почувствовал жажду. И не просто жажду: каждая клеточка тела завопила «воды!», словно он был деревцем, которому отсекли корни. Колька вспомнил деревья на холме. Он прижал ладони к щекам, словно опасаясь пальцами ощутить жесткую древесную кору. Щеки были мягкими, но пальцы слушались плохо и с трудом сгибались в суставах, Кольке даже померещилось, что они поскрипывают, как заржавевший механизм.

Он с трудом заставил себя протянуть руку вперед и взяться за дверную ручку. Сделал шаг вперед… и открыл дверь.

 

Из дневника Кольки

 

5 июля 2011 года

 

Йося уехал до августа.

У них родственники в Израиле, и они с мамой поехали туда на море. Хотя у нас море у самого дома и не так жарко, как в Израиле. Мне Йося рассказывал, что там летом можно упасть в обморок, если вовремя не пить и не прятаться в тень. Он говорил, что просто увидел перед глазами асфальт, бах, и уже темно.

Я скучаю. А Дина застряла на каком‑то проекте. Она каждые выходные пытается выбраться, но потом пишет, что снова не получится, что на работе запара.

Такое странное лето. Все заняты, и я сам по себе. Обычно мне нравится быть самому по себе, читать и даже гулять. Я могу сидеть на моем дереве с книгой или просто так, придумывать, что я скачу на коне и сражаюсь, я так могу долго сидеть один, нескучно. Но сейчас у меня внутри тревожный ком, как будто я проглотил очень много сахарной ваты, и она вся во мне застряла. И мне хочется поделиться тревогой, чтобы кто‑то вытащил ком.

Хорошо хоть противные сны не снились уже месяц. Но и другие, которые хорошие, пока тоже не снятся.

Я читаю сейчас рассказы из той книги, где марсианские хроники. Мне там не всё нравится, есть страшные, а некоторые скучные. Был рассказ про человека, который остался на планете совсем один. Все дома были пустые, люди улетели на ракетах заселять другие планеты. И он сначала очень скучал и хотел кого‑то найти, чтобы поговорить. И чтобы не остаться одному на всей земле, может, снова делать детей. А потом нашел тетку, и она оказалась такая противная и глупая, что он от нее сбежал и стал рад, что один. И с тех пор ему было хорошо одному, он больше не искал других людей.

Я вчера сделал глупость, от которой мне стало еще хуже.

Я шел рядом с домом, а на дорогу выбежала курица бабТомы, и что на меня нашло, я ей дал под зад. Она удобно подбежала к ноге, и она была такая глупая, а я как раз дочитал тот рассказ и думал, как ужасно бесила толстая тетка, особенно если ты знаешь, что больше никого на планете нет.

И я как дал курице пинка, она взлетела вверх и заорала. А оказалось, что бабТома стояла у калитки и как раз смотрела. И она побежала к маме сразу, а не ко мне. Я ушел на обрыв и там ревел. Если бы она подошла ко мне, я бы извинился и объяснил, как я злюсь и как мне плохо, когда я один, а все ребята, кроме Йоси, такие, как тетка из рассказа, когда уж лучше вообще быть одному на планете. А мама с папой заняты, и Дина тоже никак не едет.

И мама пришла ко мне на обрыв и спросила, зачем я дал пинка курице. Я маме объяснил, она меня поняла и долго‑долго обнимала. Мама лучшая. Но мне все равно очень тяжело, ком никуда не делся. И мама сказала сходить к отцу Дмитрию, да я бы и сам пошел даже просто поговорить. Я не чувствую, что я делал какие‑то плохие вещи, но наверное дать под зад курице – это уже грех.

 

Допишу потом.

Оооо. Дописываю. Это было нечто!

Я вообще не ожидал, что получится такой разговор. Я думал, я просто приду, расскажу про курицу, и мне отец Дмитрий скажет, я отпускаю тебе грехи, и чтобы я прочитал «отче наш». А потом мы пойдем в гараж, может быть, надо будет чинить задний амортизатор, он недавно говорил, что появился стук и что он будет проверять амортизатор, а я просил, чтобы он без меня не чинил, я хочу помочь. Так вот, я рассказал сначала про курицу и про тот рассказ и про то, что мне досадно и я жалею, что пнул живое, живое не виновато, что мне не с кем поговорить.

А потом я сказал, что у меня тревожный ком. И отец Дмитрий отпустил мне грех, но не пошел сразу в гараж, а предложил мне чай и свой хлеб (обожаю!!!) с вареньем. У него был вчера совсем вкусный хлеб, картофельный с тыквенными семечками и корочкой, а внутри мягкий, блин, я хочу про важное писать, но это было так вкусно, что нельзя не написать.

Так вот, мы сели пить чай, и он спросил меня про тревожный ком и почему я такой хмурый бываю. А я и не знал, что видно со стороны, что я грущу.

И так получилось, что я ему сказал про сны.

Я сам не заметил, как начал говорить, мне кстати с оДм. всегда нестрашно говорить, нет запинания того, и голова не кружится, как в школе. Потому что я знаю, что он слушает. Ну как мама.

И я ему рассказал, как мне ярко всякое снится и что это отличается от простых снов. И про страшное рассказал. И я сказал, что мне так обидно, что в страшном сне я не могу помолиться, как будто мне что‑то мешает.

Отец Дмитрий так слушал! Меня вообще никогда взрослый не слушал так, чтобы забыть жевать хлеб и даже положить его на стол. Он просто сидел и смотрел на меня, и мне было так хорошо и спокойно. А он поспрашивал всякие подробности про страшные сны и про другие тоже. Он сказал, что хотел бы посмотреть на тех синих существ и послушать, как они поют! Он так говорил, как будто это настоящее, а не так, как мама, что я всё придумал или это у меня в подвале подсознания.