Семь историй

– Спасибо, – вырвавшись из затягивающих в омут размышлений, с каким‑то детским смешком ответила Алла, – вот, кажется, и наши первые планы на будущее.

– Давай пока о более близких планах, – Марк достал два билета на «Вишневый сад».

Серое платье, переливающееся под светом люстр в буфете театра, обнажало спину и, струясь по талии и бедрам, стекало к ногам Аллы, будто искрящийся водопад. Она оглянулась, и коралловые губы расплылись в степенной улыбке: сквозь толпы оживленно щебечущих людей с двумя бокалами игристого пытался проскользнуть Марк. Это был его второй удачный поход к кассе буфета, первый раз в виде добычи он принес бутерброды со светящимися полупрозрачными икринками, которые, казалось, были подобраны точно в тон помады его избранницы. Алла перевела взгляд с Марка на столик и задумалась: почему в таком изысканном месте не могут подавать блюдо с той же утонченностью, что ставят пьесу? Конечно, в театр люди идут не за едой, а за творчеством и эстетикой, но почему здесь последняя исчезает? Неужели за все время существования этого храма драматического искусства нельзя было позаимствовать иной вариант подачи закусок? В конце концов, тарталетки выглядят более аккуратно, чем кусок хлеба, щедро намазанный маслом, на который ложкой вывалили четверть банки икры, не задумываясь о том, что вкусно и красиво – все же связанные понятия… Марк поставил бокалы на столик и поправил очки:

– Прекрасный актерский состав сегодня. Надеюсь, Лопахин в итоге не разочарует. Трижды смотрел «Вишневый сад». Что актеры ни делали: и рубашку на себе Лопахин рвал, и на колени падал, а один раз истеричным голосом кричал минут пять… Надеюсь, что в этот раз смогут обойтись без подобных бурных чувств.

– Я давно была на «Вишневом саде», так там Лопахин не то что на себе рубашку рвал, а даже умудрился на стол Раневскую положить в порыве признательности, – поделилась впечатлениями о знакомстве с пьесой Алла.

– Режиссерское видение. Ну, в этот раз вроде бы без перформансов выходит.

– В этот раз Лопахин хорош. Сложно даже упрекнуть в чем‑то. Если только что культуру уж совсем не ценит и чувств людей совершенно не понимает. Но все же ставящий цели, идущий к ним прагматик – скорее положительный герой, – подытожила Алла.

– На фоне других уж точно. Все‑таки он один что‑то делает и достигает успеха, пока остальные лишь мечтают да копаются в прошлом.

– Удивился бы Антон Павлович, что сегодня его диковатый, не вылезший из лаптей душой персонаж – идеал для некоторых, – рассмеялась Алла.

– Время успешного успеха. Человек действия вытеснил человека мысли.

– Но все же на фоне остальных Лопахин какой‑то пустой, что ли… ну хочет он денег и статуса, хочет обойти тех, кто угнетал его отца и деда, но ведь нет в нем глубины, умения видеть в этом саду что‑то большее, чем квадратные метры под аренду. Он будто и на чувства не способен. Может, потому актеры и переигрывают, потому что не понимают, как такого вообще играть. Он скучный?

– Зато Петя нескучный. Там идеи социализма столько веселья создают. Никогда не заскучаешь. Или Раневская с ее вечными переживаниями: то по любовнику, который ее как денежный мешок использует, чахнет, то не может уже и так умирающий сад вырубить, потому что он ей какое‑то там былое напоминает, а как искусство любит: последние деньги на музыкантов… м‑м‑м… сказка, а не женщина.

– Про остальных я молчу. Они будто окружающий их мир не осознают, живут в своих мечтах, кто о прошлом, кто о будущем. Но я скорее о том, что он единственный нормальный из них, но все равно недостаточно.

– Всегда будет недостаточно. А если будет достаточно, тогда будет нереалистично.

– Никаких идеалов?

– Никаких идеалов! – бокалы были подняты со стола.

Вечер закончился, Алла вышла из машины, за ней заботливо закрыли дверь. Они стояли у подъезда. Фонарь освещал желтые листья клена, подсвечивая их так, что они казались тысячей маленьких солнц среди темной осенней ночи. На мрачно‑синем небе пробивалось несколько звезд, напоминая, что даже в большом городе их свет может покорить сердце смотрящего, вопреки всем прожекторам и фонарям. Пахло свежестью и дождем, который лил весь день. Мокрый асфальт переливался под светом зажженных окон квартир.

– Спасибо за вечер, – поблагодарила Алла, – приятно провести его с человеком, который понимает ценность Лопахиных в нашей жизни.

– Рад порадовать, да и мы с тобой сами немного Лопахины: знаем цену делу и кажемся черствыми сухарями окружающим… или являемся… – усмехнулся Марк, переступив с ноги на ногу и растирая красные руки. Первые морозы давали о себе знать.

– Может, горячего чая?

– Чудесное предложение. А мед есть?

– Есть мед и лимон. Еще облепиха и имбирь, – поднимаясь по лестнице, перечисляла Алла все плюсы содержимого своего холодильника, – но имбирь, если хочешь, натирай сам.

– Ограничимся медом и лимоном.

– Есть черный, зеленый, а есть травяной с мятой и липой. Какой будешь? – хозяйничала на кухне Алла.

– Давай травяной.

Они пили чай, подсветка на кухне помогала различать силуэты, но детали прятались под покровом ночи, Алла сидела на стуле, поджав ноги и натянув на них платье. Марк допивал чай, глядя на пробковую доску над столом, на которой идеально ровно, с точностью до миллиметра, были прикреплены фотографии из путешествий, старое фото усталой женщины, обнимающей двух детей: девочку лет десяти и мальчика лет двенадцати, список задач на неделю и календарь с планами на месяц. «Кто эта женщина? – думал Марк, – Вот она сидит рядом со мной, такая похожая на меня, не нуждающаяся, не просящая, до предела прямая, и в то же время совершенно далекая. За эти встречи я не приблизился к ней. Она ускользает. Даже раскрываясь, становясь ближе, в последний момент она все равно оказывается посторонней».

На его плечо легла легкая женская рука.

– Ты допил чай? Давай кружку. Не люблю оставлять грязную посуду, – сказала Алла.

Марк взял ее руку и поцеловал ладонь, передал кружку, а потом смотрел на нелепую картину: женщина в вечернем платье, созданная, чтобы сверкать, загружает две кружки в посудомоечную машину, разбивая интимную тишину ночи стрекотанием техники.

Алла проснулась раньше, чем обычно. Ей было трудно дышать. Наковальней ее придавило к кровати, а в груди была такая тяжесть, что, казалось, получить хоть немного кислорода от этого мира она уже не сможет. Спустя пару секунд, осознав происходящее, Алла аккуратно вылезла из‑под лежащей на ней руки. Привычно села на кровати, привычно вставила ноги в теплые мягкие тапочки, привычно развернулась и взялась за одеяло двумя руками, чтобы его бодро расправить, и с досадой аккуратно вернула назад. Сегодня кровать не заправить после пробуждения. Марк еще не планировал просыпаться. Проведя привычные двадцать минут в душе, Алла, свежая и готовая к новому дню, пружинистым шагом вошла на кухню. Подойдя к кофемашине, она обнаружила одну капсулу, тяжело вздохнула и с надеждой, что Марк проспит еще минут пятнадцать, нажала на кнопку. Послышалось копошение и шаги. В проеме двери появился Марк:

– Доброе утро. Можно у тебя принять душ? Не буду заезжать домой, сразу поеду на работу.