Мандала
– Ладно. Фу, ну и запах…
Злобно покосившись на Чисана, послушник вышел. Чисан привалился к стене и закрыл глаза.
Когда я закончил трапезу, вернулся послушник с настоятелем.
– Ах, так у нас гость!
Я поднялся, сложил ладони и согнулся в поклоне.
– Да, вот проходил мимо… Позвольте поприветствовать вас.
Я собирался сделать земной поклон, но настоятель жестом меня остановил.
– Э, не стоит. Давайте‑ка просто сядем и поглядим друг на друга – для приветствия довольно. Вы откуда?
– Из монастыря Хеинса – я провёл там сезон дождей.
– Ученик?
– Я был в затворе.
– Ах, так вы монах! Ну а куда путь держите?
– Просто странствую.
– Странствуете, значит… Это хорошо. Идти налегке, с одной котомкой за плечом, вслед за облаками, за ручьями… Завидую я вам, странникам.
– Коли так завидуешь, отец‑настоятель, котомку за плечи – и вперёд. Подай прошение об отставке, – вставил Чисан.
Настоятель на секунду сдвинул брови, но тут же как‑то чрезмерно великодушно рассмеялся.
– Хо‑хо‑хо! Так ведь мы монастырские клерки, на нас хозяйство держится. Разве можно всё бросить и уйти куда заблагорассудится? Мы же охраняем храмовое имущество, оберегаем покой учёных монахов. Так и созидается благо… Хо‑хо.
– Отец‑настоятель, не дашь ли ещё подкрепиться? – спросил его Чисан.
Улыбка с лица настоятеля сразу исчезла.
– Прекращай ты это дело, а, Чисан. Из‑за тебя меня вот‑вот выгонят. Люди ропщут.
– Выгонят, говоришь? Ну так и славно. Сам же сказал, что хочешь странствовать – вслед за ветром, за облаками. Чего ждать? Идём сейчас. Я покажу тебе путь. Это самое малое, что может сделать для тебя брат в Дхарме, которого ты кормил и поил.
– Опять ты за своё… Чего ты хочешь?
– Как будто сам не знаешь.
– Посмотри на себя… Тебе надо о здоровье подумать. Который уже день это продолжается?
Чисан скривил губы и как‑то чуднó улыбнулся.
– Если тебя так заботит моё здоровье, купил бы мне мяса. Напоил бы целебным отваром.
По лицу настоятеля скользнула тень замешательства.
– Нет, вы только послушайте этого горе‑монаха!
– А что? Тебе денег жалко? Ну тогда принеси ещё выпивки. А отвары свои пей сам. Вон потому и превратился в стокилограммового борова.
– Ну ладно, ладно. Сейчас принесу. Только ты уж поосторожней. Тем более при госте…
Укоризненно поцокав языком, настоятель вышел.
Немного погодя послушник принёс две бутылки сочжу.
Чисан придвинул блюдце с маринованным острым перцем и налил себе рисовую водку.
– Выпей и ты, Побун.
Я отказался, боясь нарушить обет. Он больше не предлагал.
– Так вы с настоятелем братья в Дхарме?
– Ну да. Выходит, что так. Ещё мальчишками вместе проходили послушание.
– Где?
– В монастыре Судокса.
– А, в Судокса. Это ведь там жила монахиня Ирёп?[1]
– Она жила в скиту за монастырём.
– Я читал одну её книгу, ещё до монастыря. «Сжигая юность».
– Это ты после той книги решил податься в монахи?
– Не совсем…
– Всё это ерунда. У меня вообще не было такой юности, которую можно было бы сжечь.
– Зачем себя этим истязать?
– Это не самоистязание, а жалость к себе.
Возле зала Дхармы загудел колокол. Первое «боммм» вибрировало долго и гулко, затем удары зазвучали чаще, тише, пока наконец не остался только шум ветра. С ветром долетали слова молитвы:
Мун‑чон‑сон‑бон‑нэ‑дан
Чи‑хе‑чан‑по‑ри‑сен
И‑чи‑ок‑чуль‑сам‑ге
Вон‑сон‑бул‑до‑чун‑сен
Слушая колокол, да избавишься ты от страданий
Да отверзнутся тебе двери светлой мудрости.
Вырвись из тройственного мира сансары,
Стань буддой и спаси страдающих существ.
Я достал из котомки касу[2] и перебросил через плечо.
– Вы не идёте на церемонию?
Чисан не ответил. Он величественно восседал в позе лотоса, приковав взгляд к стопке с сочжу. Было непонятно, услышал он мой вопрос или нет. Я шагнул к двери.
– Побун, ты куда? – вдруг окликнул меня Чисан.
– В храм.
– Для чего?
[1] Ким Ирёп (1896–1971) – корейская писательница, журналист, борец за женские права, ставшая буддийской монахиней.
[2] Каса – часть одежды буддийских монахов, тога красного или коричневого цвета.
