Умница Эллиот

С очаровательными соседями на ближайшие полвека я вас познакомил, теперь перейдем к самому городу. Нам с мамой Сан‑Антонио понравился, славный городишко. Во‑первых, бок о бок здесь обитает целый букет разных рас – от мексиканцев и испанцев до латино, и даже индейцев. Город так и пестрит разными народностями и это в свою очередь хорошо сказывается на городе. Одно только мексиканское чили, желтое и дымящееся, чего стоит. А еще тамошние чипсы, просто объедение. Ну да ладно о еде. На набережной Ривер Волк, что стоит на реке Сан‑Антонио, летом всегда так живо и людно, аж дух захватывает! Мексиканцы во всем своем убранстве танцуют фламенко, с многочисленных кафе тянутся пряные запахи, а еще можно прокатиться на настоящей карете, запряженной лошадьми! Ну разве не фантастика! Однажды мы с мамой, мисс Хуанитой и стариком Дюком посетили театр Арнесон, что тоже на набережной. Только зря мы взяли Дьюка, он вместо того, чтоб смотреть представление, опять начал заливать мне в уши рассказы о том, как, когда и кем этот театр построен был, все то он на свете знал. Зато маме понравился театр, наконец я видел ее счастливой. А еще у этого города очень богатая история.

Можете поверить, мистер Дьюк мне уже все уши прожужжал. И про крепость Аламо, самую настоящую, что в центре города. Речь там вроде о техасских повстанцах, из тысяча восемьсот каких‑то годов, которые героически оборонялись, но итог один – все они померли. А крепость так до сих пор и стоит, как национальное достояние, и еще лет пятьсот, похоже, простоит. Еще католическая церковь Святого Иосифа, которая считается домом‑гвоздем, потому что стоит в неположенном для себя месте, а именно – внутри самого настоящего торгового комплекса. Вот что бывает, когда никто друг другу уступать не хочет, из‑за таких упрямцев на планете полная хрень творится. Еще один экспонат – двухсотметровая смотровая башня Америк. Там мы тоже успели побывать. При чем, мама уговорила пойти с нами этого Хааса, потому что он вечно торчал в своей комнате и носа своего обколотого оттуда не высовывал. Два лифта забиты были под завязку, поэтому я предложил всем подняться по ступенькам. Но через пролетов десять уже пожалел об этом, а Хаас всю оставшуюся дорогу меня проклинал, это же надо – девятьсот пятьдесят две ступеньки, будь они неладны! Для начала мы решили наведаться на смотровую площадку и перед походом в ресторан, немного обсохнуть, так как с нас стекал пот в три ручья. Чернота, намолеванная на глаза Хааса тоже смылась и растеклась по всему лицу, на что мама, давая ему салфетку, очень вежливо заметила, что без этого сумасбродства ему намного лучше. И совсем незачем портить свое милое лицо. Но он только кисло улыбнулся, кинул свою грязную салфетку, и умостил ее прямиком на кудрявой шевелюре какой‑то дамы.

В ресторане мы с мамой заказали сытный обед из трех блюд, так как за все утро уже успели нагулять аппетит. Зато Хаас заказал себе одну резиновую котлету, которая значилась, как бифштекс и стакан воды. И поверьте мне, такой битвы между человеком и едой я не видел ни до, ни после этого. Мы уже давно закончили свой обед, и, попивая чай со льдом, наблюдали, как Хаас возится с этим поджаристым куском резины на тарелке, пытаясь ее разрезать. Он чертыхался и злобно что‑то бормотал, затем сдался, выпил воды, и мы двинулись домой. Спускались уже на лифте. Только в лифте было не протолкнуться и Хааса хорошенько обметелили. Когда мы вышли, на нем не оказалось ни его фирменных подвесок, ни черных крестиков, ни какой такой требухи. Не на шутку умелые, эти карманники, даже серьги с ушей умудрились снять. На что мама опять таки не упустила возможности намекнуть обомлевшему Хаасу, что эти штуки только портят таких симпатичных мальчиков. А еще добавила, что ей очень бы хотелось увидеть, какого на самом деле цвета его волосы.

Короче, точно не могу сказать, то ли последние события в корне поменяли представления Хааса о своей внешности, то ли в эту ж ночь к нему с небес пришло великое избавление, но утром я удивился, не увидев его за завтраком. Вместо него за столом сидел довольно опрятный, блондинистый парень, в яркой полосатой водолазке и голубых джинсах. Он играл в тетрис и меня даже не заметил. Я подошел к маме, которая варила кофе, и решил узнать, что за новый постоялец у нас.

– Ты про кого? – спрашивает мама, и тупо озирает кухню. Потом наткнулась взглядом на парня за столом и заулыбалась.– Ты про этого симпатягу? Это же Уилтон, ты с ним на смотровую башню ходил. Только подумать, мать сбежала, не оставив ему ни цента, бедняга.

Тут мама запричитала – кофе из турки начало пениться и выливаться на пол. Я тогда подсел к Уилтону и говорю:

– Где свою инопланетную шкуру забыл, Хаас?

На что он, не отрываясь от своих игр, сделал мне очень вежливое предложение заткнуться. Да уж, Хаас во всей своей красоте, противный характер, несмотря на смену внешности, все еще при нем. В общем, мы с этим чудовищем немного сдружились, если кому еще непонятно. То есть, когда к нему хорошо, то Уилтон вполне даже может общаться по человечески, но немного его задень, и он тебя изгрызет не хуже бешенного пса, честное слово.

Вскоре на кухню под ручку приплелись мисс Хуанита и мистер Дьюк. Сладкая парочка, черт возьми! Мистер Дьюк, на страх всем, снова был в своем маниакальном состоянии и распространялся насчет какого‑то испанского францискана. Уилтон только глаза закатил, но всем, хотели они того или нет, предстояло все утро прослушать лекцию о некоем Антонии Падуанском, католическом проповеднике, который в свое время немало хороших дел натворил, приводя неверующих к Богу. В честь этого святого Антония испанские первопроходцы и назвали этот город.

– Город сегодня празднует, – важно вставила мисс Хуанита.– Каждое тринадцатое июня – день памяти франциска Антония.

– Советую сегодня, оболтусы, сходить вам на Ривер Волк, к вечеру вся набережная так и горит огнями. Пожалуй, я схожу с вами, давно не посещал этот превосходный праздник.

Пожалуй, идти куда‑либо, а особенно на праздник, со стариком Дьюком, меня не очень‑то вдохновляло, потому что я знал, что буду там скорее не забавляться, а внимать урокам истории. Я надеялся, может к вечеру он передумает и не захочет вылезать из своей комнаты, но он таки вылез, и стал напяливать свои древние сандалии, причем, каждый он обувал минут по двадцать. Пока мистер Дьюк обувался, Уилтон успел пройти три уровня своей тетрисной стрелялки и мы двинулись в путь.

На набережной сегодня было не протолкнуться и очень ярко. В том ее конце проходил парад. И мы пошли поглазеть. Впереди шествовал отряд из пяти человек, они несли пятиметровую самодельную статую, судя по резной рясе, это и был Антоний Падуанский, собственной персоной. Только, сказать по чесноку, лицо у них не особо задалось, левый глаз уехал от правого вниз на довольно приличное расстояние, нос получился кривым, как ноги у мистера Дьюка, а половину правого уха, похоже, при составлении «шедевра» откусил какой‑то голодный рабочий. Когда эта команда гениев поравнялась с нами, статуя повернулась к нам лицом и мистер Дьюк аж вскрикнул.

– Боже всемогущий! А это еще что за урод!? – взвизгнул он, протирая свои очки.

– Думаю, это ваш Святой Антоний, которого вы так любите, – сказал я.

Тот только покачал головой и неодобрительно фыркнул вслед этим деятелям искусства.

– Не понимаю, неужели, по их мнению, Святой Антоний должен выглядеть, как уродское мракобесие! Впервые на моем веку решили поставить ему памятник, только вот уж он далеко не Антоний, скорее бедняга, уцелевший после взрыва Херосимы!