Куджо

Поэтому она мыла полы, не нуждавшиеся в мытье. Смотрела мыльные оперы по телевизору. Думала о Стиве Кемпе, с которым затеяла легкий флирт еще прошлой осенью, когда он приехал в Касл‑Рок на машине с номерами штата Виргиния и открыл здесь мастерскую по реставрации мебели. Донна нередко ловила себя на том, что сидит перед включенным телевизором и совершенно не понимает, что происходит на экране, потому что не следила за передачей, а размышляла о Стиве – как его темный загар контрастирует с белой теннисной формой или какие накачанные у него ягодицы, что особенно заметно, когда он бежит за мячом. В конце концов она сделала то, что сделала. А сегодня…

Желудок скрутило, тошнота подступила к горлу, и Донна бросилась в ванную, зажимая руками рот. Она еле успела склониться над унитазом, и ее сразу вырвало. Что‑то все‑таки пролилось на пол. Она посмотрела на учиненное ею самой безобразие, и ее вырвало снова.

Когда спазмы в желудке унялись (зато ноги снова дрожали; что‑то теряешь, что‑то находишь), она посмотрела на себя в зеркало. В резком свете люминесцентной лампы ее лицо превратилось в четко очерченную, рельефную маску. Очень нелестную маску. Кожа бледная, практически белая. Глаза покраснели. Волосы намокли от пота и некрасиво прилипли к голове. Сейчас Донна видела себя такой, какой станет в старости, и что самое страшное: если бы в эту минуту рядом с ней появился Стив Кемп, она отдалась бы ему прямо здесь, на полу, лишь бы только он обнял ее, поцеловал и сказал, что не надо бояться, что время – миф, смерть – просто сон и все непременно будет хорошо.

Она издала странный звук – то ли крик, то ли стон, – который никак не мог вырваться из ее собственной груди. Это был крик сумасшедшей.

Потом опустила голову и расплакалась.

 

* * *

 

Черити Камбер сидела на краешке широкой кровати в их с мужем спальне и смотрела на то, что держала в руках. Она только что вернулась из магазина. Из того самого магазина, куда сегодня ходила и Донна Трентон. Руки, ноги и щеки Черити онемели, будто от холода. Словно она целый день прокаталась с Джо на мотосанях. Но завтра первое июля; мотосани уже давно зачехлены и стоят в гараже.

Не может быть. Это наверняка какая‑то ошибка.

Нет, не ошибка. Она проверила несколько раз. Все сходилось, ошибки не было.

В конце концов, с кем‑то же подобное происходит. Разве нет?

Да, конечно. С кем‑то другим происходит. Но с ней самой?

Ей было слышно, как Джо стучит молотком у себя в мастерской. Металлический звон от ударов разносился в жарком воздухе. Затем стук прекратился, и послышалось негромкое:

– Черт!

Еще один гулкий удар, и опять тишина. А потом муж заорал что есть мочи:

– Бретт!

Ее сердце испуганно сжалось, как сжималось всегда, когда Джо вот так повышал голос и звал к себе их сынишку. Бретт очень сильно любил отца, но Черити никогда не была твердо уверена, что Джо любит сына. Страшно признаться, но это правда. Однажды, примерно два года назад, ей приснился кошмар, который она не забудет, наверное, до конца своих дней. Ей приснилось, что ее муж воткнул вилы прямо в грудь Бретту. Зубья пробили детское тельце насквозь и вышли наружу, приподняв футболку на спине Бретта. Кончики зубьев торчали, словно стойки палатки. Этот мелкий говнюк не пришел, когда я его звал, сказал муж в ее сне, и Черити резко проснулась и села в постели рядом с реальным мужем, который спал крепким сном, накачавшись пивом. Проникавший в окно лунный свет падал прямо на кровать – холодный, бесчувственный белый свет, – и она поняла, как силен страх в человеческом сердце. Страх – это чудовище с желтыми клыками, посланное в мир неким разгневанным Богом, чтобы пожирать людей опрометчивых и недостойных. Джо не раз поднимал на нее руку, и она быстро усвоила, что к чему. Может, она и не гений, но и не дура. Теперь она слушалась Джо и почти никогда ему не перечила. Похоже, Бретт поступал точно так же. Но иногда Черити боялась за сына.

Она подошла к окну и успела увидеть, как Бретт заходит в сарай. Следом за ним вяло плелся Куджо, разморенный жарой и унылый.

Еле слышно:

– Подержи эту хреновину, Бретт.

Еще тише:

– Да, папа.

Снова послышался стук молотка, беспощадный звон пестика для колки льда: Дзынь! Дзынь! Дзынь! Она представила, как Бретт держит что‑то – зубило у заклинившего подшипника или костыль у зажимного болта. Ее муж – в уголке тонкого рта зажата «Пэлл‑Мэлл», рукава футболки закатаны до плеч – замахивается тяжеленным молотком. И если он пьян… если он промахнется…

Она явственно услышала в голове истошный крик Бретта, когда молоток раздробил ему ладонь в кровавую кашу, и скрестила руки на груди, отгораживаясь от кошмарного видения.

Она вновь посмотрела на то, что держала в руке. Наверное, его можно как‑то использовать. Надо только сообразить, как именно. Больше всего на свете ей хотелось поехать в Коннектикут, повидаться с сестрой Холли. В последний раз они виделись шесть лет назад, летом 1974‑го. Она это запомнила, потому что то лето выдалось для нее непростым. Кроме тех единственных замечательных выходных, весь год был тяжелым. В семьдесят четвертом у Бретта начались ночные проблемы: приступы беспокойства, кошмары и – все чаще и чаще – случаи хождения во сне. В том же году Джо начал пить по‑черному. Ночные кошмары и лунатизм Бретта в конце концов прекратились. Пьянство Джо – нет.

Тогда Бретту было четыре; сейчас ему десять, и он даже не помнит свою тетю Холли, которая шесть лет назад вышла замуж. Теперь у нее уже двое детей, сынишка, названный в честь отца, и дочка. Черити видела племянника и племянницу только на фотографиях, которые Холли изредка присылала по почте.

Она боялась заводить разговор с мужем. Ему уже надоело выслушивать ее слезные просьбы, и если она попросит еще раз, он может ее ударить. В последний раз она спрашивала, нельзя ли им съездить в Коннектикут хоть на несколько дней, почти полтора года назад. Джо Камбер не любил без толку мотаться туда‑сюда. Ему было неплохо и в Касл‑Роке. Каждый год они с Гэри Первье и еще несколькими корешами ездили на озеро Мусхед охотиться на оленей. В прошлый раз, в ноябре, Джо хотел взять с собой Бретта. Черити тогда уперлась, и ей удалось настоять на своем, невзирая на сердитое ворчание мужа и обиженные взгляды сына. Она не собиралась отпускать своего мальчика на две недели с этой веселой компанией, чтобы он слушал их пошлые разговоры и скабрезные анекдоты и наблюдал, в каких скотов превращаются мужики, когда пьют без просыху целыми днями. Причем у каждого – заряженное ружье. Лесная глушь, заряженные ружья, мужики, накачавшиеся спиртным. Рано или поздно кто‑то наверняка словит шальную пулю, несмотря на яркие оранжевые жилеты и шапки. Но пусть это будет не Бретт. Не ее сын.

Ровный, ритмичный стук молотка по металлу затих. Она немного расслабилась. Молоток застучал снова.