Ветер в Парве. История гибели одной столицы
Картина вновь изменилась, будто неизвестный художник перемешал краски. Теперь было уже раннее утро, и я бежал с эмалированным бидоном за молоком. Стоять за молоком в очереди среди чужих, постоянно о чем‑то разговаривающих между собой людей – невеликое удовольствие, почти испытание. Но какое счастье, когда моя очередь наконец‑то подходит к концу и ароматное свежее молоко выливается из крана в большой железной бочке в мой бидон! Теперь, главное, донести и не расплескать. Надо проверить крышку бидона… Ага, все в порядке. Ну, прощай, шумная торговая площадь!
И снова смешались краски, и снова поменялась картина… Я уже не на даче, а в городе. В Парве зима. Меня нарядили в дутые сапожки, которые сотрудник мамы привез из‑за границы, в зимнее пальто и невероятно теплую, колючую шерстяную шапку, от которой всегда потом чесалась голова. Мама вела меня на каток во дворе, в ее руках – мои коньки. Как же я любил кататься на коньках…
Затем я вижу папу: он гулял с собакой во дворе и рассказывал мне что‑то о космосе, звездах, планетах, Млечном Пути… И мне все это так было интересно, и я был снова счастлив. Собака – маленькая, уши почти до земли. Она тонула в снегу, плавала брасом, а не бегала. Папа брал ее на руки, и мы отправлялись домой…
И снова неизвестный художник мешает краски… Я вижу свою школу, одну из лучших школ в Парве. Учеба давалась мне без особого труда, но меня выгоняли из класса за хулиганство на уроке… И это было и обидно, и смешно. Конечно, вызывали родителей. Мама в любом случае стояла за меня горой и в школу не ходила, а папа так заговаривал учительницу, что она была рада, когда провожала его восвояси.
Краски снова смешиваются… Я вижу себя в последнем классе школы. Мне приходилось не только посещать школьные занятия и выполнять домашние задания, но и готовиться к поступлению в университет… Моя спина каждый день болела от «кирпичей», которые я носил в ранце. После школы, перед тем как поехать на подготовительные занятия в университет, я заходил к дедушке и бабушке. Постаревший дедушка из‑за моих нагрузок был вне себя от возмущения, а бабушка кормила меня обедом, как в детстве. Только вместо того чтобы после обеда (тогда домашняя работа могла и подождать) завалиться на диван с яблоком в зубах и книгой молдавских сказок, как это бывало в первом‑третьем классах школы, я скорей‑скорей убегал по делам с «кирпичами» за спиной.
И снова неизвестный художник мешает краски, и я оказываюсь на похоронах своего любимого деда. Цветной сон превращается в черно‑белый… потом переселяюсь к осиротевшей бабушке. Мне начинает названивать моя будущая жена… Нет, не Мара… Моя первая жена, с которой я давно развелся… Она тогда была еще совсем девчонкой. Впрочем, и я был мальчишкой, хотя мы оба к тому времени окончили университет и учились в аспирантуре. Как тогда сильно и странно изменилась жизнь… И совсем не в лучшую сторону… Прошлого было уж не вернуть. Детство с запахом дымка от дедушкиного самовара летним теплым вечерком и ароматом жасмина давно упокоившейся с миром (задолго до деда) прабабушки закончилось раз и навсегда, а взрослым я быть не умел… И самым ужасным было то, что при всем нашем семейном горе мы были рады, что дед не дожил до тех событий, которые последовали за его смертью в Парве… Впрочем, это уже политика…
Я проснулся от звука будильника, заведенного на моем телефоне. Некоторое время сидел как побитый: скорчившись, обхватив голову руками. К глазам подступали слезы. Парва – мой родной город. В ней прошла бОльшая и, возможно, лучшая часть моей жизни. Но в течение нескольких лет, буквально в пределах одного десятилетия, она изменилась до неузнаваемости. Ушли навеки на тот свет или уехали в другие страны не только любимые мною люди – люди, благодаря которым я был счастлив. Бесследно исчезли бесценные места: улочки и переулки, площади, малоэтажные дома… Все это было стерто с лица земли по воле сильных мира сего. И любимые места превратились в бесформенную громаду разноэтажных стеклянных, каменных и металлических сооружений, многие из которых расходились по швам, пугая уже заселившихся в них жителей (если это были жилые дома) и сотрудников организаций (если это были офисные здания). Швы грубо замазывались цементом. И никого не волновало, что на самом деле происходит с новостройками изнутри, потому что каждый дом имеет свой собственный организм. И если уж он дал трещину, то просто замазать ее цементом – это все равно что припудрить раковую опухоль.
Все эти жуткие халтурные проекты новомодных архитекторов сопровождались откровенным внешним уродством. И внутренний облик Парвы стремительно менялся. Почему‑то внезапно закрыли Академию наук, затем ряд других ведущих научных заведений. А потом стали закрывать высшие учебные заведения. Причем все подряд. Объяснение было простое: у местной власти нет денег на высшее образование. И чтобы поддерживать в приличном состоянии школы, пришлось закрыть ВУЗы. Но тогда почему же у местной власти было столько денег на новое строительство? А также на множество казино (которых в Парве отродясь не бывало) и бесчисленные ночные клубы и пабы, хозяева которых получали немыслимые деньги с незадачливых посетителей еженощно. Куда потом шли эти деньги?..
Я не обладал практическим умом следователя. Догадывался лишь смутно, кто, как и с кем «разделял и властвовал» в Парве, о том, как именно здесь происходил круговорот финансов в социуме. Жить в родном городе я более не мог, здесь стало трудно дышать, словно Парву вдруг перенесли в район влажных субтропиков. Моя первая жена ни за что не хотела уезжать, сколько бы я ее ни уговаривал: по ее мнению, с городом все было отлично, более того – даже лучше, чем когда‑либо. А я, не дожидаясь, пока закроют научный центр, в котором я работал тогда еще младшим научным сотрудником, перевелся в Новиград, а затем дальше… дальше… Пока не оказался за пределами конфедерации в тихой и мирной стране. Мои родители переехали вслед за мной, и я был несказанно этому рад.
Еще в Новиграде я встретил Мару. Но воссоединились мы не сразу. Моя жена в Парве никак не хотела давать развод. Затем совершенно внезапно нашла кого‑то, по ее мнению, более достойного ее, и история с ее капризами быстро закончилась. А с Марой мы лишь изредка виделись по делам в Новиграде. Однако когда я уезжал из Новиграда, чувство невосполнимой утраты кого‑то весьма важного в моей жизни смутило мою душу, и я еще долго вспоминал и вспоминал, и снова и снова прокручивал в голове наши с Марой недолгие встречи и вроде бы не слишком значительные беседы… Помню, уже оказавшись в другой стране, я стоял на пригорке над рекой. Была золотая осень, почти то же время года, что и сейчас, только более позднее. Ленту реки, отражавшую чистую и холодную синеву небес, окаймляли берега, поросшие лесами. А я смотрел на красоту увядающей природы и чувствовал, как кровь холодеет в жилах и замедляет свой ритм сердце.
Как прохладный кинжал ранит воздух осенний,
И грустна, и прекрасна земля перед сном.
Как же хочется мне задержаться в мгновенье
На высоком пригорке с янтарным леском!
Здесь колышется вечность в звенящем сиянье
Уходящего в небо осеннего дня:
Вот и доброе детство мое меж кустами
Пробежало, смеясь и лукаво маня…
Но немеет душа, замирает в смятении –
Ибо греет и ранит людей красота.
Я взираю с тоской на растущие тени:
