Ветер в Парве. История гибели одной столицы
Продолжал дуть холодный ветер, он не причинял существенного дискомфорта и позволял оставаться на улице благодаря моему костюму. Но меня все же бросило в жар, и на лбу выступила испарина, когда я стал разглядывать то, что осталось от старого особняка, в котором столь торжественно (если не сказать, что с изрядной долей никчемного пафоса) во времена моей юности заключались брачные союзы. Никто даже не попытался убрать беспорядок… фасад был снесен полностью, а внутри царила самая настоящая свалка. Между больших серых осколков, на которых местами уцелела светло‑зеленая краска поверх серой отделки по кирпичу, а местами обнажился и сам кирпич, виднелись разломанные части белого рояля. Кое‑где, словно порванные в клочья знамена, придавленные тяжелыми камнями, вились по воздуху уродливыми лентами атласные шторы. Раньше они были, кажется, кремовыми, но теперь стали такими же серыми, как и стиснувшие их где между собой, а где между собой и землей осколки здания. Я видел части роскошных кресел и диванов, тоже не унесенные ветром из‑за того, что они были зажаты между каменными обломками. На одном из этих диванов, возможно, нас с Оленной фотографировали после церемонии бракосочетания. Тогда, помнится, молодоженов заставляли принимать разные позы: «Сядьте так, ребята! А теперь так! Оленна, расправь юбку, она у тебя такая шикарная, пусть и на фото выглядит шикарно!» Как же они мне тогда надоели, эти фотографы… Конечно, это было на втором этаже здания… А теперь от него осталось лишь несколько балок и пять‑шесть поломанных белых колонн, уродливо и страшно торчащих над обломками «дворца»…
– Как после бомбежки, – пробормотал я. Убрал карту в карман куртки, спрятал нижнюю часть лица под воротник и зашагал дальше.
Вот откуда взялся ужас. Парва напоминала город‑призрак, неоднократно пострадавший от военных бомбардировок. Странно было видеть редких, слишком хорошо одетых для военного времени прохожих и то и дело снующих по раздолбанным, давно не ремонтированным дорогам такси. Иногда проезжали частные машины.
«Это не Парва… не та Парва… Я не туда приехал», – думал я, глядя воспаленными от ветра глазами на разбегающиеся в разные стороны улицы. Вдоль этих улиц стояли полуразрушенные и разрушенные дома, на первых этажах и в подвалах которых и жили, очевидно, не покинувшие Парву горожане. Дорожное покрытие улиц никуда не годилось. Я шел по городу. И узнавал, и не узнавал знакомые места. С ними меня связывали детские и юношеские воспоминания. Но эти места гораздо лучше выглядели в моей памяти, чем в реальности. Теперь я воочию наблюдал их жалкое подобие…
«Я приехал, чтобы посочувствовать покойнику и пожалеть труп, – насмешливо подумал я, глядя себе под ноги (по сторонам смотреть больше не хотелось), – и Мара предупреждала меня. Она предупреждала меня об этом».
Я убавил шаг, вспомнив про цель моей прогулки… И остолбенел. Цель была достигнута. Метрах в ста от меня возвышался мой научно‑исследовательский институт. А вернее – то, что от него осталось… На этот раз мне стало холодно. Я вдруг почувствовал, как сильно замерз, пока шел сюда.
– Котка, ты свихнулся. Реагируешь на все как истеричная баба. Можно подумать, ты не знал, куда едешь, – пробормотал я с досадой, обращаясь к самому себе.
Я зашел в полуразрушенное пустое здание своего бывшего НИИ. Все тот же холодный ветер гулял в его стенах, завывая где‑то в дальних углах, в пустых лабораториях, залах и кабинетах с опрокинутым, смятым, раздолбанным или вообще исчезнувшим оборудованием… с изуродованной мебелью, с пустыми глазницами окон без рам, штор или жалюзи…
Около часа я плутал как заколдованный по родному НИИ, заглянул в библиотеку… взял и положил в рюкзак несколько уцелевших книг. Кажется, я знал их наизусть, так же, как тех, кто их когда‑то написал… Тех, кто их когда‑то так старательно и бережно написал… Кто так волновался при их издании… По моим щекам текли слезы, и мне не было стыдно. Перед кем? Они все умерли… все умерло…
Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть, как от удара грома: так неожиданно и странно прозвучал он в этом печальном месте.
– Сэмюэль! Где ты?! Ты живой?! Сэмюэль!!! Почему вчера я не могла тебе дозвониться, а ты даже сообщения не прислал?! – кричал в трубке испуганный голос Мары.
– Я отправил сообщение, – глухо отозвался я, – оно просто не дошло. Знала бы ты… что тут творится…
– Я знаю, – ответила она чуть спокойнее, – ты уже видел свой НИИ?
– Я сейчас внутри…
– Уходи оттуда!!! Немедленно!!! Сэмюэль… Сэм… Я прошу тебя, я заклинаю тебя, уходи оттуда!!! Не бросай трубку, пока не выйдешь на улицу!!! – снова нервно закричала она, срываясь в истерику. А я как‑то не подумал, что в здании может быть опасно… Странно… как же я не подумал… истерика истерикой, а она права. Я покинул библиотеку, пробежал по коридору, слетел вниз по лестнице и в считаные минуты оказался у выхода.
– Я на улице! – крикнул в трубку, боясь, что она не услышит меня из‑за ветра.
– Вот и славно, – вроде бы спокойно ответила она, но тут же громко заплакала и бросила трубку. елки‑палки… ей нельзя было говорить, что я зашел в здание… она же просила меня этого не делать… Я должен был вспомнить ее слова сразу, как увидел, что стало с институтом. Ведь и правда, можно было никогда не выйти оттуда. Один черт знает, что там стало сейчас с перекрытиями… Ладно, чуть позже позвоню ей. Думаю, она сейчас уже успокоилась или почти успокоилась…
Быть может, Мара была в бешенстве от моего отъезда. Быть может, наше прощание было слишком мрачным и холодным. И пусть. Все это – реакция на мой отъезд, связанная с непосильно тяжелым для нее беспокойством за мою жизнь. А ее звонок вернул меня к этой жизни.
Я раздвинул молнию на рюкзаке и нашел во внутреннем боковом кармане бумажку с телефоном и адресом моих единственных на сегодня знакомых в этом городе. Госпожа Вирта сразу подала голос:
– Слушаю!
– Госпожа Вирта!
– Сэмюэль Котка, Сэм! – весело отозвалась она.
– Мне бы очень хотелось поговорить с вами и, если можно, с вашим мужем тоже.
– Приезжайте. Наш адрес у вас есть. И возьмите такси, ни к чему ходить пешком по такому ветру, – отозвалась она.
Глава 5.
Сон Марены
Мара шла по огромной заснеженной степи, которой не было ни конца, ни края. Одинокая фигурка, завернутая в теплый плащ из овечьего меха с капюшоном, с котомкой, болтающейся на плече под плащом на длинной лямке, и с длинным посохом, который не давал ей завязнуть в глубоких сугробах.
Она чувствовала себя самым одиноким существом на всем белом свете: никто ее не сопровождал, никто не окликал, никто не догонял, чтобы составить компанию или предложить ночлег. Уже начинало темнеть, но ничего, похожего на человеческое жилище, не было видно на несчитанные мили вокруг.
