Золотое пепелище

Автор: Валерий Шарапов

Дата написания: 2023

Возрастное ограничение: 16+

Текст обновлен: 18.04.2024

Аннотация

Романы о настоящих героях своей эпохи – сотрудниках советской милиции, людях, для которых служебный подвиг – обыденное дело.

Шестидесятые годы. В подмосковном поселке сгорела дача семьи Каяшевых. Следственная группа во главе с лейтенантом Александром Чередниковым находит на пепелище обгоревшие трупы хозяйки дачи и ее дочери. Эксперты выясняют, что женщины были сначала задушены, а потом сброшены в подвал. Кто же устроил такую жестокую расправу? Лейтенанту Чередникову удается выяснить, что пожар в поселке – это только маскировка настоящего преступления. А свое начало трагедия семьи Каяшевых берет в голодную зиму блокадного Ленинграда…

Это было совсем недавно. Когда честь и беззаветная преданность опасной профессии были главными и обязательными качествами советских милиционеров…

Валерий Шарапов

Золотое пепелище

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким‑либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Часть I

В эту ночь было особенно тошно. Сначала душно, потом комарья налетело, хоть руками разгребай, далее выползла наглая луна и принялась светить так, что видно было сквозь закрытые веки. Потом пара каких‑то негодяев, точнее, негодяй с негодяйкой, отправилась поплавать под луной на чем‑то не менее галеры с батальоном рабов – иначе как объяснить оглушающее шлепанье весел, а когда оно затихало, начинала хихикать дамочка. Вроде и тихо, но до такой степени манерное «хи‑хи», что свербело от макушки до пяток, аж ноги сводило. Подлая кошачья тварь дралась и орала на безопасном расстоянии – сапог не добросить.

Когда же милосердный сон сморил‑таки, пошла срамота сниться такая, что уши запылали – что же это, мама дорогая?! Стоило уехать из дому, из‑под родительской опеки – и подсознание прям как с цепи сорвалось. Особенно одна запомнилась: длинная, гибкая, как гадюка, с черными блестящими кудрями, змеями свивающимися вокруг головы, и морозными серыми глазами. Повернулась, через голое плечо глянула и голосом сладким, как погибель, взвыла:

– Молок‑а‑а‑а‑у! Молок‑а‑а‑а‑у, кому моло‑ка‑а‑а‑у!

От неожиданности чуть не до потолка подкинуло на койке, чуть не до облупленного потолка. Приземлился. Проснулся. И качался на панцирной сетке до тех пор, пока не почувствовал, что мутит. Оно, конечно, спасибо, что разбудила, не придется краснеть на мамин вопрос: «Что во сне показывали?» С другой стороны… что ж она так воет?!

Глянул ошалелым глазом на ходики: шесть тридцать утра, мама‑мия. Суббота! Спит ли она‑то сама? Или рыщет в ночи специально под окнами честных, до недавнего времени сугубо городских людей, к которым на свежем воздухе сон не идет? И, дождавшись, когда они все‑таки отключатся, воет именно таким вот голосом.

А по тропинке от незакрывающейся калитки уже шествовала Анна Степановна, местная молочница, для своих – Нюрка‑с‑трудоднями, дама во всех отношениях монументальная, мечта Коненкова. Вот только голос подкачал: мощный, но такой кислющий, по зубам скрежещущий, что чудно́, как это молоко до сих пор по всей округе не свернулось.

Впрочем, молоко, говорят, у нее хорошее, не разбавляет, и сама она хорошая женщина, но что за мерзкая баба! Да еще и эта манера вопить ни свет ни заря, с коленцами, с воем, с волчьим упором на «у»! Эдак недалеко до бытового убийства.

Участковый Чередников, Александр Александрович, двадцать три года, образование – высшее юридическое (ВЮЗИ, к тому же всего с одной тройкой, чем он хотел бы похвастаться, да не перед кем), заставил себя перестать качаться на скрипучей койке и подняться. Поджимая пальцы на студеном полу, добрел до умывальника. Не разлепляя веки, по привычке, вхолостую похватал пальцами в поисках крана. Вспомнил: «Не будет тебе никакого крана, ты не в городе», – и пригорюнился.

Вчера бы еще расквасился, а то бы и с моста бы сиганул. Но, переночевав с бедой, теперь он взял себя в руки и с кротостью отчаяния готов к любой судьбе.

Чертово распределение. Чертова Нинка.

Ее работа, без сомнения. Недаром мама говорила: не пара она тебе, эта дочь прокурора. Да и сама девица неоднократно подчеркивала: уйдешь из адвокатуры – амба нашим встречам. Стало быть, и свадьбе, и надеждам остаться в одном из московских – то есть по‑настоящему московских – отделений. На службу под руководством будущего тестя он и не надеялся, и не претендовал. «Тестюшка» постоянно забывал о том, что он бывший военный прокурор, и, стоило спиртного понюхать огромным пористым носом, травил такие черно‑красные жуткие байки, что хоть из‑за стола беги. Прошу покорно такого в начальство.

А вот остаться в столице очень хотелось. Сам‑то Чередников не без гордости носил паспорт, в котором был штамп: «Ст. Крюково, „Спутник”», и родной наукоград Зеленоград любил, однако работать хотелось бы не на буранном полустанке Тюратаме, а в настоящей Москве, то есть хотя бы в пределах кольцевой автодороги, если повезет – то внутри Садового… ну хотя бы Бульварного!

Однако какое двоедушие! Со всех сторон с детства слышим поучения: будь бескомпромиссным, принципиальным, иди прямыми путями – и станешь Человеком. А как до дела доходит, то забудь про женитьбу, принципиальный, собирай, человек, вещи и отправляйся на пруд лягушек давить, в дыру, именуемую Морозки. Шестьдесят пять километров от Садового, а от родного Зеленограда – все восемьдесят.

В другое бы время, лет через десять, прожив подольше и поумнев, Чередников бы согласился с тем, что это место по всем статьям золотое. Стародачное, негусто населенное вполне смирным, в основном творческим людом. Как секретарь ректора, змеюка, съязвила: «Как раз подучишься с людьми общий язык находить, промолчать, когда требуется, да и пообтешешься на природе».

Нашла Буратино.